Будь здоров!

  Мы загремели с Петей в больницу. Слава Богу, ненадолго, и не очень серьёзно.     И всё же… Даже неделя в больнице способна перевернуть твоё мироощущение…

  Больница – концентрация того, чего в твоей обычной жизни нет и быть не может. Уколы. Подъёмы в шесть утра. Запах дезинфекции.  Пробуждение от плача чужого ребёнка. Скрипучие железные кровати. Фонарь в лицо всю ночь. Абсолютное общество больных. Отсутствие занавесок даже на окне в туалете.  Не смолкающий вой сирен «скорой помощи» за окном.  Прогорьклая пустая каша на ужин…

  Кроме того, бесконечные правила и ограничения. Нельзя беспокоить врачей. Нельзя опаздывать на процедуру. Нельзя брать посуду из столовой. Нельзя налить кипятка без спросу. Нельзя хранить в холодильнике почти все известные мне продукты. Нельзя сидеть в креслах в холле. Нельзя, чтобы тебя навещали в палате. Нельзя сидеть на подоконнике. Нельзя находиться после отбоя в коридоре.  Нельзя зарядить телефон в палате. Блюдут эти правила реально страшные (даже для меня, представителя взрослого мира, не говоря уж про бедных больных детей) женщины, вероятно, всевозможные санитарки: горомкоголосые, большие, чуть что орущие невероятные грубости в твой адрес.

  Вышла вечером в коридор позвонить. Больница спит. По стенке мимо меня плетётся мальчишка лет 11. Плачет. Держится за живот - болит. То ли с лекарств, то ли на нервной почве. Доходит до поста и жалуется медсестре. Что же делает медсестра? Нет, не проводит его в смотровую. Нет, не даёт ему какого-нибудь порошка.  И даже не зовёт врача. Она начинает орать.

  - Что ты жрал?!! Что ел, я тебя спрашиваю!!! Что молчишь?! Живот у него болит!!! А не надо жрать всё подряд! Сейчас я тебе клизму воткну, чтобы у тебя изо рта и из ж…ы всё вылилось!!!

  В момент, когда я решаюсь вступиться за мальчишку, который вообще-то находится в больнице, на минуточку, и имеет право пожаловаться, если у него что-то болит, его всё же уводят к врачу. Врач, ночная, дежурная, очень недовольная, что у кого-то чего-то вдруг болит и мешает ей спать, сначала тоже орёт, но потом чем-то несчастного мальчика всё же лечит.

  Вообще заступаться и отстаивать чьи-либо интересы в больнице себе дороже. Учитывая, что если на меня как следует поорут в таком вот тоне, то я и сама заболею.

  Поступила девочка, четыре года. Одна. Стрижка под мальчика. Подходит к первой попавшейся маме и сразу заглядывает в глаза, чтобы её заметили. Если контакт установлен, ходит хвостиком. Девочка из детского дома. В столовой из раздаточного окна её даже не видно. Не попросишь ей еды положить, так её и не покормят.  

  Мы с ней познакомились в её первый же день в больнице, когда она сидела на полу в коридоре и плакала, потому что вышла из палаты и не знает теперь, куда ей возвращаться…

Через пару дней сидит она же возле процедурной и плачет – поставили укол. Вся в соплях. Жалею и отправляю умыться. Девочка не дотягивается до крана и воду сама включить не может. Иду с ней. Моем руки и лицо.

  - Иди в палату и вытрись полотеничком, - говорю ей.

  - А у меня нет полотенца…

  Как нет?! Уже третий день в больнице и нет полотенца.

  - Пошли, - говорю, - разберёмся.

  Приходим на пост, а там весь цвет персонала: старшая сестра, и сестра-хозяйка, и врачиха какая-то.

  - Простите, пожалуйста, - прерываю их болтовню я, - вот у девочки полотенца нет.  Не дадите ли?

  Над постом такая мёртвая тишина на секунду повисла, как будто я попросила их девочку эту удочерить.

  - А вы что не знаете, что в больницу со своим полотенцем надо приезжать?!  - больше всех, как и следовало ожидать, возмущена сестра-хозяйка. – Это я что же, каждому должна ещё и полотенца выдавать?! Это вообще не положено!!!

  - Вы понимаете, девочка вот эта – маленькая, лежит одна, без мамы, полотенца у неё своего нет, - стараюсь общаться вежливо, потому что в ругани наши силы изначально неравны.

  Опять пауза. Обработка информации.

  - Ах эта, - расплывается в улыбке наш дракон. -  Сейчас поищу чего-нибудь.

  Через 15 минут у девочки было даже два полотенца.  Так что если ты хочешь, чтобы тебе улыбнулся кто-нибудь из медперсонала, надо быть как минимум сиротой…

  Вообще, деликатность и больница вещи несовместимые. Это я поняла в первое же утро, когда в шесть утра по больничным коридорам раздался боевой клич, умноженный коридорным эхом:

  - Уко-ООО-лы, та-ААА-блетки, капли в но-ООО-с!!!

  С перепугу, даже не поняв, что за ор в хмурое предрассветное время, я выскочила в коридор.

  Посередине этого коридора стояла дежурная сестра и во весь рот горланила свой призыв, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую.

  - Что, надо идти? – тихонько поинтересовалась я у соседки.

  - Да.

  - А почему так рано?

  - Не знаю, здесь каждый день так.

  - А завтрак когда?

  - В девять.

  И что делать, простите, с шести утра до девяти? Поплелась за лекарствами, благо, сын спал.       Из палат выползали разновозрастные помятые больные дети и понуро шли на свои уколы.         Такое вот доброе утро…

  Кстати, больничные соседи  – впечатление не менее яркое, чем весь прочий антураж. Впервые за долгие годы я почувствовала, в какой социальной изоляции нахожусь. Живу в своём социальном аквариуме, где преобладают образованные, интеллигентные, воспитанные люди, искренне полагая, что весь мир таков. Не таков. Вот в соседней палате лежит мама, которая раздаёт своему трёхлетнему мальчишке оплеухи за то, что он высунулся в коридор, подошёл к ребятам посмотреть их игрушки, случайно задел ребёнка, пробегая по коридору… Я всерьёз опасалась, что по окончанию лечения мальчика переведут в травматологическое отделение.  А через палату от нас  с 5-летним мальчуганом лежит старенькая бабушка без руки. Остаток плеча она не думает прятать и ходит в халате с короткими рукавами. Я ей очень сочувствую, но понимаю, откуда у больничных детей появляются страшные истории про девочек с красными глазами, чёрную руку, которую не успели пришить и теперь она живёт своей жизнью, и про уколы, от которых руки по локоть отваливаются…  Между прочим, своей единственной рукой бабушка весьма ловко выкручивает уши своему внуку. И я так ни разу и не поняла – за что.

   Ещё есть прекрасная мама, которая ни с кем не общается, даже со своей 3-летней дочкой, предоставляя ей отнимать у всех игрушки и считать их после этого своими. Рот она открывает только в столовой, и сразу на полную громкость, стращая свою дочку лишением сладкого, уколами, и прочими ужасами, если та не поест супа.

  Но больше всего нам повезло с соседкой по палате. Она родом из каких-то узбекско-киргизских степей, лежит в больнице со своим годовалым ребёнком, пятым по счёту, признаётся, что неграмотная и не помнит, как растила четверых старших. При этом ни советов, ни рекомендаций врачей не слушает. Уверена, что если начать высаживать годовалого ребёнка на горшок, то у него будет геморрой, поэтому держит малыша в памперсе 24 часа в сутки, невзирая на жуткие опрелости. Так же она уверена, что у нас очень холодно, поэтому, когда мой сын ползал на полу в футболке и носках, она надевала на своего флисовые штаны поверх колготок, шерстяную кофту поверх водолазки, и шапочку, клала его на подушку и вместе с подушкой закутывала в одеяло. После этого обряда она начинала мерить ему температуру и очень сокрушалась. Врачи падали в обморок, видя это, но сделать ничего не могли. Так же она уверена, что чай – лучшее лекарство, поэтому с утра до утра она поила его чаем. И кормила тоже чаем. Буквально – размачивала кусок булки в чае и пичкала им ребёнка, невзирая на его протесты и рвотные рефлексы. Другой еды она ему не предлагала. Но на всё это я закрывала глаза, поскольку воспитывать чужих детей – занятие неблагодарное. Закончилось  моё терпение в первую же совместную ночь. Мальчик плакал. Вернее нудно и методично ныл. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Сначала проснулась я. Потом другая наша соседка. Потом Петя. Потом сын соседки. Мальчик продолжал издавать свой плач. Его мать не предпринимала никаких попыток его успокоить. В конце концов я не выдержала и встала… Мальчик ныл, наполовину уже свалившись с кровати, а его мать спала рядышком крепким сном… И всё то время, что мы жили в больнице, несколько раз за ночь я вставала и будила эту странную женщину, которая не слышала, как ей в ухо плачет её собственный ребёнок…

  Но даже если не плакал наш маленький сосед, плакал кто-то другой. Кто от болезни, кто от тоски по маме, кто в силу возраста…

  …Ещё в первый день я приметила палату с детской мебелью, игрушками, книжками, нормальными, не железными кроватками… По наивности я решила, что это какой-то люкс. Но, как оказалось, эта палата предназначена для детей-отказничков, ждущих определения своей судьбы. В палате четыре кроватки, но сейчас только два жильца – двухмесячный малыш, ножки которого закованы в гипс, исправляющий врождённые дефекты, и трёхмесячный, уже многое осознающий мальчик. Детей, как положено, кормят и переодевают по часам, поэтому в промежутках они могут часами надрываться от крика. Сердобольных мам, лежащих в больнице со своими детьми, к ним не пускают. «Чтобы ничем не заразили», - сначала подумала я. Но оказалось – нет. Эти дети обречены на одиночество. В больнице не удобны дети, которые плачут до тех пор, пока их не возьмут на ручки. Не удобны дети, которые ждут ласки. Этих детей сознательно оберегают от минутного участия и временной любви, поскольку они никогда не вкусят их в полной мере, и будут лишь страдать, зная, как бывает.  Такой вот гуманизм.

  Мы прожили в больнице неделю. «Да, неделя в больнице – это очень много!» - сказала мне подруга, узнав про наши приключения. Много – не то слово! За эту неделю мы подружились с соседями и узнали друг о друге больше, чем знают какие-нибудь одноклассники, с которыми мы учились несколько лет бок о бок.

  Научились не шуметь, потому что кому-то рядом «Ай».

  Мы видели, как самая свирепая санитарка тайком таскает столовскую еду дворовому котёнку.

  Сдали литры анализов.

  Мы встретили первый снег. Сквозь больничное стекло он в сто раз удивительнее.

  И на пахнущем хлоркой подоконнике погрелись под лучами самого жёлтого из всех солнц, сдобренного куркумой тополей с больничного двора.

  Мы соскучились по домашним, как не скучали за куда более долгие летние деревенско-лагерные разлуки.

  Мы оценили, что интернет и мультики – не главное в жизни.

  Ещё ярче ощутили, какая ценность, что у меня есть сын, а у него – мама, и начали беречь  друг друга чуть больше.

 Стали делиться вкусным, пусть и последним, куском с соседями.

  Полюбили нашего врача, которая никогда не была с нами груба или формальна.

  Плакали вместе с мамой, которая плакала вместе со своим малышом, который плакал от бесконечных часов капельниц.

  Завидовали тем, кто может просто выйти на улицу и пошуршать опавшей листвой.

  Наблюдали, как в палате старших ребят зародился робкий подростковый роман.

  Осознали, что каждой сиреной «скорой помощи» озвучена чья-то трагедия.

  Ждали завтра, потому что оно приближало нас к выписке…

  И поняли, что этого опыта нам хватит на всю жизнь, и что мы больше никогда-никогда-никогда не хотим его повторять. И всем того же желаем.