Квартира №81 – обычная двушка в типовой многоэтажке, на окраине провинциального города. Хороша же она тем, что в ней, живём мы: я, мой муж, два наших сына и чёрная кошка – с виду обычная, но на деле совершенно особенная семья. В квартире №81 делятся секретами, совершают открытия, пекут блины, полуночничают, творят, взрослеют, мудреют, делают ошибки, любят, шутят и всегда рады гостям. Этот блог – мой, наш дом. С шумными праздниками и маленькими секретиками, наблюдениями и воспоминаниями, смехом и волнениями, вкусными ужинами и хмурыми утрами, такой, как у всех, и в то же время свой собственный…

Вряд ли в моей квартирке обитает вселенская мудрость или полезные ответы на все вопросы, но зато сюда всегда можно заглянуть на чашку чая, диафильмы и гитарную музыку, поделиться сокровенным, улыбнуться забавной истории из школьной жизни, вспомнить себя в детстве, помечтать, поболтать, почитать. Наша дверь никогда не заперта, заходите в гости))

четверг, 30 октября 2014 г.

Тыква - всему голова!


  Грядёт один из любимых праздников нашей семьи – Хэллоуин. И, наверное, нынче это не оригинально. Сейчас его не отмечает только ленивый, но лет 10 назад, когда я внедряла его в семью и в ближайшее окружение, он был в диковинку. Слово «хэллоуин» и то не сразу все запомнили.  Потом, правда, не только запомнили, но и полюбили.
  И вот парадокс - мне сложно сказать, почему этот странный американский праздник так прижился на нашей земле. Честно говоря, сколько раз не пыталась я идейно подойти к празднованию Хэллоуина, всё безрезультатно. Потому что я вообще не адепт американской культуры. Я не понимаю эстетику нарисованных кровоподтёков, бутафорских топоров в черепе и детей переодетых в мумии. И вся эта ерунда с ожившей нечистью мне не интересна. Я сто раз читала историю тыквенной головы, но так и не смогла её запомнить. И всё же я очень люблю Хэллоуин. Который, вероятно, в нашем домашнем осмыслении, мало общего имеет с первоисточником. Я полюбила Хэллоуин, потому что красиво. Всё. Вот так примитивно.

  … Кто видел, как растут тыквы, тот поймёт. Тыквы растут на огромных сочных стёблях-верёвках и прикрывают свои румяные щёки мягкими бархатными листьями. Тыквы цветут оранжевыми крынками с солнечным зайчиком внутри. Тыквы из зелёного яблочка-дичка вырастают в какое-то одухотворённое тёпло-рыжее идеальное в своей круглоте тело. У бабушки вырастали такие тыквы, что их нельзя было поднять, их можно было только катить.  Мы стелили ковры по огороду, чтобы не помять и не испачкать прекрасные бока тыкв, и катили их по этой ковровой дорожке. И каждый раз, касаясь глянцевого живота, я думала, что недаром именно из тыквы была сделана карета Золушки. В наших северных широтах, где и помидор-то крупный сложно вырастить, эти яркие, огромные пропитанные солнцем, налитые соком, дрожащие своей полой сердцевиной существа не могли не вызывать восхищения… А потом тыквы уезжали в город со всем прочим урожаем и долго-долго лежали по всем углам, под столами и за диванами, пылились и как-то незаметно съедались.

  Так что Хэллоуин для меня – это кульминация тыквенной жизни.  Праздник тыкв. Праздник осени, домашнего уюта, вкусного печенья, тыквенного супа, волшебных фонарей, тепла свечек, посиделок плечо к плечу в темноте… Оказалось, что тыквы созданы, чтобы излучать свет.   Стоит несколько раз взмахнуть ножом и водрузить в сердце тыквы свечу, как она, наконец-то, оживает. И улыбается тебе своим сочным солнечным ртом… 
Конечно, детям нравится украсить дом летучими мышами и вырезанной из бумаги паутиной. Конечно, им нравится элемент маскарада, когда можно нацепить на руки когти и попугать друг друга в темноте. Когда можно залезть в шкаф и рассказывать друг другу страшные истории. Когда  целый вечер блуждаешь в темноте, оглядываясь на зыбкие огромные тени,  и вдыхаешь сладкий, дынный, такой летний аромат тыкв.  Когда можно просто так, среди недели позвать друзей, лежать под тыквенным боком на полу и болтать ни о чём.
А мне нравится, что когда в круглом тыквенном животе горит огонёк,  превращая наши квадратные метры в тот самый очаг, вся хмурь осени остаётся где-то далеко за окном. Что всё солнце, которое  летом гладило тыквенные бока, теперь греет нас. Что когда в доме пахнет свечами и печеньем, все
становятся теплее и добрее. Что время замедляется, подчиняясь ритму мерцания свечи. Что ночь не наступает в один момент по щелчку выключателя, а перетекает из уютного, озарённого пламенем вечера, в  густую темноту с тёплым огоньком в глубине. Что на обед у нас рыжий суп, а на завтрак – рыжая каша. И что тыква, та самая круглобокая, прекрасная, живая, не просто ушла в котёл, а улыбалась, подмигивала, грела, светила и подарила нам столько тепла и хорошего настроения, что понятно, зачем она выросла такая большая, особенная и яркая. И что недаром её катили по ковровой дорожке.
Пост участвует в конкурсе на Блоги Мам.

среда, 15 октября 2014 г.

Трамвайная остановка

     

Это был очень странный журнал. Журнал, пленивший нас с сестрой с первой же страницы первого номера.  Это был журнал, которого было мало раз в месяц, и журнал, который мы зачитывали до дыр, снова и снова разглядывая, пролистывая, находя что-то новое. У меня, правда, дрожали от возбуждения и предвкушения руки, когда я получала новый номер. И больше всего из всех оставленных при переезде в другой город вещей я оплакивала именно стопку этих журналов.  Я и сейчас в подробностях помню многие обложки, качество бумаги, стихи, рисунки, шрифты, подписи. И когда я увидела коллекционное  переиздание всех выпусков моего драгоценного «Трамвая», я не пожалела денег и купила их все. Пять томов, в каждом из которых полная годовая подшивка и плюс воспоминания создателей и авторов. Передать чувства, которые я испытала, вновь взяв в руки тот самый «Трамвай», я не смогу…
- Зачем ты купила всё это богатство, если ты всё равно их не читаешь – ни сама, ни детям? - в сотый раз спрашивает меня муж, глядя, как я перелистываю страницу за страницей, не углубляясь во что-то конкретное.
Он не понимает – мне не надо читать этот журнал. Я знаю его от  корки до корки. Мне просто надо им обладать, обновить воспоминания, взглянуть на рисунок и каждой мурашкой почувствовать аромат своего детства и дух  того времени. Первый номер журнала вышел в 90 году. Мне было 9 лет. Последний – в 95. Не надо, думаю, говорить, что витало в воздухе в то время, и чем жили тогда наши родители. Мы с сестрой были достаточно малы, чтобы не вникать в политику и во взрослые проблемы, но уже достаточно подросшими, чтобы чувствовать ту атмосферу страха, неуверенности и тоски. По моим тогдашним ощущениям мы жили в каком-то бесконечном сером промозглом дне конца октября.
И вдруг – Малевич. Лимерики. Хармс. Остер. Вредные советы. Олейников. Усачёв. Кургузов. Петрушевская. Набоков. Инспектор БерТрамвайс и его верный друг пёс Компостер. Кандинский. Кэрролл. Москвина. Цветаева. Шагал. Зощенко. Тим Собакин. Да всех не перечислишь! Конечно, тогда все эти имена, во всяком случае большинство, не значили для меня ровным счётом ничего. Но как же это было здорово – получить новенький номер журнала и окунуться в такой неведомый, такой прекрасный, такой далёкий, цветной, смешной, сложный мир…
- Ну, в «Мурзилке» было примерно тоже самое, - полистав мой коллекционный томик вздохнул муж. – Не понимаю твоей эйфории.
- Что, репродукции Кандинского печатали в «Мурзилке»? Или, может, рассказы Набокова? – взвилась я.
- Ну, не помню, - решил не ввязываться в спор муж.
Вот в том-то и дело, что он не помнит! Мы тоже выписывали «Мурзилку». И «Весёлые картинки». И я тоже не помню, что там было. То есть каким-то урывками. А вот статью про Кандинского я могу процитировать и спустя 20 лет. И Чехова я впервые прочитала в 10 лет именно в «Трамвае». И про «даму приятную, на вид совершенно квадратную» я помню наизусть. Так же как и стих про «ловкого бегемота, который гонялся за нахальной мухой в тесной комнате, где было много стеклянной посуды»… А Бутявкой некузявой у нас вообще звали кактус на окне…

В жизни обычной школьницы 90-ых годов не могло быть ничего более замечательного, необыкновенного, непохожего ни что другое, чем «Трамвай». Там Заболоцкого или Хармса преподносили, как своих хороших знакомых, которые ещё, кстати, вот такой чудесный стишок написали. Там между делом могли упомянуть теорию относительности Энштейна и Сирано де Бежерака, персонажей славянской мифологи и графа Калиостро, христианских святых и Френсиса Дрейка. И так же запросто – стихи обычных детей, моих ровесников. Там через страницу были иллюстрации Олейникова, гипнотизирующие, жуткие и живые – как выплывшие из сна, но прежде, чем я узнала, как он велик, я навсегда пропиталась его образами. Там мимоходом мог оказаться рецепт ужина, написанный гекзаметром. («И не думайте, пожалуйста, что это такой древнегреческий фломастер, именно так звучали поэмы Гомера».)
Это был очень правильный журнал, который делали талантливые, умные люди, и, главное,  делали его с огромным удовольствием. Это был удивительный детский журнал, в котором взрослые не воспитывали, не учили, не развивали, не развлекали, не навязывали… Они просто  делились своей радостью, своим знанием, своими удивлениями и открытиями.  Они стремились скорее рассказать, сколько всего прекрасного вокруг, не делая скидки на возраст.  
Они не сомневались – что все мы, их читатели, удивительные, талантливые, особенные, всё понимающие дети. И поэтому с нами можно поговорить и о Кандинском и о религии, и о теории относительности и о любви. Пожонглировать фразочками, открыв в них тайный смысл, поиграть словами, обнаружив скрытое значение, сыпать цитатами, открывая необъятные горизонты… И это было так приятно! Быть в их компании. В компании детей, чьи стихи публиковались на страницах журнала. В компании авторов, о чьём величии я тогда не подозревала, но которые разговаривали со мной, 10-летней, на равных.  
Это был клуб, членство в котором определялось подпиской на журнал. И по сей день я вижу, как радуются друг другу незнакомые люди, случайно узнавшие о том, что оба были в детстве пассажирами «Трамвая» - у них было общее детство, общий юмор, их вкус воспитывался на одних и тех же рассказах и иллюстрациях.  Я даже видела целое исследование, утверждавшее, что среди сегодняшних представителей творческих профессий преобладают те, кто в детстве был читателем «Трамвая».
Не знаю, насколько это справедливо, но точно знаю, что такой концентрации талантливых авторов и художников, здорового юмора, настоящих ценностей в детской периодике не было – ни тогда, ни сейчас.


среда, 8 октября 2014 г.

Будь здоров!


  Мы загремели с Петей в больницу. Слава Богу, ненадолго, и не очень серьёзно.     И всё же… Даже неделя в больнице способна перевернуть твоё мироощущение…
  Больница – концентрация того, чего в твоей обычной жизни нет и быть не может. Уколы. Подъёмы в шесть утра. Запах дезинфекции.  Пробуждение от плача чужого ребёнка. Скрипучие железные кровати. Фонарь в лицо всю ночь. Абсолютное общество больных. Отсутствие занавесок даже на окне в туалете.  Не смолкающий вой сирен «скорой помощи» за окном.  Прогорьклая пустая каша на ужин…
  Кроме того, бесконечные правила и ограничения. Нельзя беспокоить врачей. Нельзя опаздывать на процедуру. Нельзя брать посуду из столовой. Нельзя налить кипятка без спросу. Нельзя хранить в холодильнике почти все известные мне продукты. Нельзя сидеть в креслах в холле. Нельзя, чтобы тебя навещали в палате. Нельзя сидеть на подоконнике. Нельзя находиться после отбоя в коридоре.  Нельзя зарядить телефон в палате. Блюдут эти правила реально страшные (даже для меня, представителя взрослого мира, не говоря уж про бедных больных детей) женщины, вероятно, всевозможные санитарки: горомкоголосые, большие, чуть что орущие невероятные грубости в твой адрес.
  Вышла вечером в коридор позвонить. Больница спит. По стенке мимо меня плетётся мальчишка лет 11. Плачет. Держится за живот - болит. То ли с лекарств, то ли на нервной почве. Доходит до поста и жалуется медсестре. Что же делает медсестра? Нет, не проводит его в смотровую. Нет, не даёт ему какого-нибудь порошка.  И даже не зовёт врача. Она начинает орать.
  - Что ты жрал?!! Что ел, я тебя спрашиваю!!! Что молчишь?! Живот у него болит!!! А не надо жрать всё подряд! Сейчас я тебе клизму воткну, чтобы у тебя изо рта и из ж…ы всё вылилось!!!
  В момент, когда я решаюсь вступиться за мальчишку, который вообще-то находится в больнице, на минуточку, и имеет право пожаловаться, если у него что-то болит, его всё же уводят к врачу. Врач, ночная, дежурная, очень недовольная, что у кого-то чего-то вдруг болит и мешает ей спать, сначала тоже орёт, но потом чем-то несчастного мальчика всё же лечит.
  Вообще заступаться и отстаивать чьи-либо интересы в больнице себе дороже. Учитывая, что если на меня как следует поорут в таком вот тоне, то я и сама заболею.
  Поступила девочка, четыре года. Одна. Стрижка под мальчика. Подходит к первой попавшейся маме и сразу заглядывает в глаза, чтобы её заметили. Если контакт установлен, ходит хвостиком. Девочка из детского дома. В столовой из раздаточного окна её даже не видно. Не попросишь ей еды положить, так её и не покормят.  
  Мы с ней познакомились в её первый же день в больнице, когда она сидела на полу в коридоре и плакала, потому что вышла из палаты и не знает теперь, куда ей возвращаться…
Через пару дней сидит она же возле процедурной и плачет – поставили укол. Вся в соплях. Жалею и отправляю умыться. Девочка не дотягивается до крана и воду сама включить не может. Иду с ней. Моем руки и лицо.
  - Иди в палату и вытрись полотеничком, - говорю ей.
  - А у меня нет полотенца…
  Как нет?! Уже третий день в больнице и нет полотенца.
  - Пошли, - говорю, - разберёмся.
  Приходим на пост, а там весь цвет персонала: старшая сестра, и сестра-хозяйка, и врачиха какая-то.
  - Простите, пожалуйста, - прерываю их болтовню я, - вот у девочки полотенца нет.  Не дадите ли?
  Над постом такая мёртвая тишина на секунду повисла, как будто я попросила их девочку эту удочерить.
  - А вы что не знаете, что в больницу со своим полотенцем надо приезжать?!  - больше всех, как и следовало ожидать, возмущена сестра-хозяйка. – Это я что же, каждому должна ещё и полотенца выдавать?! Это вообще не положено!!!
  - Вы понимаете, девочка вот эта – маленькая, лежит одна, без мамы, полотенца у неё своего нет, - стараюсь общаться вежливо, потому что в ругани наши силы изначально неравны.
  Опять пауза. Обработка информации.
  - Ах эта, - расплывается в улыбке наш дракон. -  Сейчас поищу чего-нибудь.
  Через 15 минут у девочки было даже два полотенца.  Так что если ты хочешь, чтобы тебе улыбнулся кто-нибудь из медперсонала, надо быть как минимум сиротой…
  Вообще, деликатность и больница вещи несовместимые. Это я поняла в первое же утро, когда в шесть утра по больничным коридорам раздался боевой клич, умноженный коридорным эхом:
  - Уко-ООО-лы, та-ААА-блетки, капли в но-ООО-с!!!
  С перепугу, даже не поняв, что за ор в хмурое предрассветное время, я выскочила в коридор.
  Посередине этого коридора стояла дежурная сестра и во весь рот горланила свой призыв, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую.
  - Что, надо идти? – тихонько поинтересовалась я у соседки.
  - Да.
  - А почему так рано?
  - Не знаю, здесь каждый день так.
  - А завтрак когда?
  - В девять.
  И что делать, простите, с шести утра до девяти? Поплелась за лекарствами, благо, сын спал.       Из палат выползали разновозрастные помятые больные дети и понуро шли на свои уколы.         Такое вот доброе утро…
  Кстати, больничные соседи  – впечатление не менее яркое, чем весь прочий антураж. Впервые за долгие годы я почувствовала, в какой социальной изоляции нахожусь. Живу в своём социальном аквариуме, где преобладают образованные, интеллигентные, воспитанные люди, искренне полагая, что весь мир таков. Не таков. Вот в соседней палате лежит мама, которая раздаёт своему трёхлетнему мальчишке оплеухи за то, что он высунулся в коридор, подошёл к ребятам посмотреть их игрушки, случайно задел ребёнка, пробегая по коридору… Я всерьёз опасалась, что по окончанию лечения мальчика переведут в травматологическое отделение.  А через палату от нас  с 5-летним мальчуганом лежит старенькая бабушка без руки. Остаток плеча она не думает прятать и ходит в халате с короткими рукавами. Я ей очень сочувствую, но понимаю, откуда у больничных детей появляются страшные истории про девочек с красными глазами, чёрную руку, которую не успели пришить и теперь она живёт своей жизнью, и про уколы, от которых руки по локоть отваливаются…  Между прочим, своей единственной рукой бабушка весьма ловко выкручивает уши своему внуку. И я так ни разу и не поняла – за что.
   Ещё есть прекрасная мама, которая ни с кем не общается, даже со своей 3-летней дочкой, предоставляя ей отнимать у всех игрушки и считать их после этого своими. Рот она открывает только в столовой, и сразу на полную громкость, стращая свою дочку лишением сладкого, уколами, и прочими ужасами, если та не поест супа.
  Но больше всего нам повезло с соседкой по палате. Она родом из каких-то узбекско-киргизских степей, лежит в больнице со своим годовалым ребёнком, пятым по счёту, признаётся, что неграмотная и не помнит, как растила четверых старших. При этом ни советов, ни рекомендаций врачей не слушает. Уверена, что если начать высаживать годовалого ребёнка на горшок, то у него будет геморрой, поэтому держит малыша в памперсе 24 часа в сутки, невзирая на жуткие опрелости. Так же она уверена, что у нас очень холодно, поэтому, когда мой сын ползал на полу в футболке и носках, она надевала на своего флисовые штаны поверх колготок, шерстяную кофту поверх водолазки, и шапочку, клала его на подушку и вместе с подушкой закутывала в одеяло. После этого обряда она начинала мерить ему температуру и очень сокрушалась. Врачи падали в обморок, видя это, но сделать ничего не могли. Так же она уверена, что чай – лучшее лекарство, поэтому с утра до утра она поила его чаем. И кормила тоже чаем. Буквально – размачивала кусок булки в чае и пичкала им ребёнка, невзирая на его протесты и рвотные рефлексы. Другой еды она ему не предлагала. Но на всё это я закрывала глаза, поскольку воспитывать чужих детей – занятие неблагодарное. Закончилось  моё терпение в первую же совместную ночь. Мальчик плакал. Вернее нудно и методично ныл. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Сначала проснулась я. Потом другая наша соседка. Потом Петя. Потом сын соседки. Мальчик продолжал издавать свой плач. Его мать не предпринимала никаких попыток его успокоить. В конце концов я не выдержала и встала… Мальчик ныл, наполовину уже свалившись с кровати, а его мать спала рядышком крепким сном… И всё то время, что мы жили в больнице, несколько раз за ночь я вставала и будила эту странную женщину, которая не слышала, как ей в ухо плачет её собственный ребёнок…
  Но даже если не плакал наш маленький сосед, плакал кто-то другой. Кто от болезни, кто от тоски по маме, кто в силу возраста…
  …Ещё в первый день я приметила палату с детской мебелью, игрушками, книжками, нормальными, не железными кроватками… По наивности я решила, что это какой-то люкс. Но, как оказалось, эта палата предназначена для детей-отказничков, ждущих определения своей судьбы. В палате четыре кроватки, но сейчас только два жильца – двухмесячный малыш, ножки которого закованы в гипс, исправляющий врождённые дефекты, и трёхмесячный, уже многое осознающий мальчик. Детей, как положено, кормят и переодевают по часам, поэтому в промежутках они могут часами надрываться от крика. Сердобольных мам, лежащих в больнице со своими детьми, к ним не пускают. «Чтобы ничем не заразили», - сначала подумала я. Но оказалось – нет. Эти дети обречены на одиночество. В больнице не удобны дети, которые плачут до тех пор, пока их не возьмут на ручки. Не удобны дети, которые ждут ласки. Этих детей сознательно оберегают от минутного участия и временной любви, поскольку они никогда не вкусят их в полной мере, и будут лишь страдать, зная, как бывает.  Такой вот гуманизм.
  Мы прожили в больнице неделю. «Да, неделя в больнице – это очень много!» - сказала мне подруга, узнав про наши приключения. Много – не то слово! За эту неделю мы подружились с соседями и узнали друг о друге больше, чем знают какие-нибудь одноклассники, с которыми мы учились несколько лет бок о бок.
  Научились не шуметь, потому что кому-то рядом «Ай».
  Мы видели, как самая свирепая санитарка тайком таскает столовскую еду дворовому котёнку.
  Сдали литры анализов.
  Мы встретили первый снег. Сквозь больничное стекло он в сто раз удивительнее.
  И на пахнущем хлоркой подоконнике погрелись под лучами самого жёлтого из всех солнц, сдобренного куркумой тополей с больничного двора.
  Мы соскучились по домашним, как не скучали за куда более долгие летние деревенско-лагерные разлуки.
  Мы оценили, что интернет и мультики – не главное в жизни.
  Ещё ярче ощутили, какая ценность, что у меня есть сын, а у него – мама, и начали беречь  друг друга чуть больше.
 Стали делиться вкусным, пусть и последним, куском с соседями.
  Полюбили нашего врача, которая никогда не была с нами груба или формальна.
  Плакали вместе с мамой, которая плакала вместе со своим малышом, который плакал от бесконечных часов капельниц.
  Завидовали тем, кто может просто выйти на улицу и пошуршать опавшей листвой.
  Наблюдали, как в палате старших ребят зародился робкий подростковый роман.
  Осознали, что каждой сиреной «скорой помощи» озвучена чья-то трагедия.
  Ждали завтра, потому что оно приближало нас к выписке…

  И поняли, что этого опыта нам хватит на всю жизнь, и что мы больше никогда-никогда-никогда не хотим его повторять. И всем того же желаем.